История репрессий

Несколько лет назад я готовил для публикации в журнале «Волга» воспоминания саратовского драматурга Николая Кирюхина. Назывались мемуары «Страшные годы. Пережитое», и автор рассказывал преимущественно о судьбах своих друзей-писателей. Сведения о многих из них терялись в предвоенные годы, и было понятно, что творческих работников либо посадили, либо уничтожили.

Чтобы навести о них хоть какие-то справки, пришлось идти в архивы. Как ни странно, больше всего сведений удалось обнаружить в ГАНИСО – бывшем областном партийном архиве. Среди унылых протоколов партсобраний попадались любопытные документы. Выяснилось, например, что большая часть доносов – или того, что сейчас можно этим словом назвать, хранится вовсе не в уголовных делах врагов народа, а в бумагах разных партийных комитетов. Объяснение этому простое: не каждый осмелится отнести бумажку в НКВД, а в местком – запросто. И результат мог быть почти гарантированным: на основании кляузы человека тащили на партсобрание для объяснений, потом сигнал шел в райком, из райкома – на улицу Дзержинского, и уже оттуда высылали за провинившимся транспорт с надежным сопровождением. А доносчик вроде как не при делах, и имя его ни на каком этапе следствия не фигурирует.

Когда я начал публиковать эти волшебные документы, на улицах стали встречаться старые знакомые. Я уж фамилию человека забыл, а он вдруг машет мне через улицу.

– Слушай, – кричит он. – У тебя что, расстреляли кого-то из родственников?

– Да нет, – отвечаю. – Всего лишь двоюродный дед из семьи раскулаченных.

– Странно. А чо ты тогда за них впрягаешься?

Вот как, оказывается, устроен бывший советский человек. Везде ему мерещится какой-то умысел. Если бы у меня половину родни выкосило – тогда понятно. Но если все выжили, а я все рою и рою архивы – значит, платят хорошо. И всех постоянно интересует, сколько. Включая тех, кто выдает мне рассекреченные за давностью лет уголовные дела.

Попытаюсь объяснить. Читаешь, допустим, Кафку или Оруэлла. Их трагедии – абстракция, ночной кошмар, после которого можно проснуться.

Взять, скажем, Солженицына. Его ГУЛаг, Дальстрой, Колыма с горами трупов – где-то на краю географии и никак тебя не касаются.

Или Шаламов – гений, автор невероятных по силе воздействия, но все же художественных произведений.

А когда тебе в руки попадает пачка желтой бумаги со списками троцкистов, и ты видишь знакомые адреса и фамилии, и понимаешь, что все эти люди – твои бывшие соседи в буквальном смысле, работали на кафедрах СГУ и консерватории, заседали во Дворце труда на Вольской и читали лекции в Доме офицеров, а потом каждый из них просто так, ни за что получил пулю в затылок, а жен их сослали на десять лет валить тайгу, а детей распихали по детдомам, отобрав фамилии, – то от ужаса некуда деться. Разве что рассказать об этой мясорубке, заговорить этот морок, слабо надеясь, что больше он не сможет повториться.

Это будет цикл документальных публикаций о саратовцах, уничтоженных или пострадавших во время государственного террора.